Марион Фай - Страница 71

Так как бык второй день Рождества, ему в Сити делать было нечего. С целью, чтоб томительный праздник прошел поскорей, они завтракали часом позже обыкновенного. После завтрака он кое-как провел утро за чтением газеты и просматриванием курсового списка фондов, который принес с собой из Сити. Так сидел он, волнуясь, ничего не делая, представляясь, что читает, но думая все об одном, пока не пробило двенадцать часов, время, назначенное им для своего визита. В половине второго они должны были обедать, оба рассчитали, что лорд Гэмпстед, конечно, не приедет ранее окончания обеденного обряда.

В двенадцать часов он взял шляпу и направился к дверям.

— Ты не опоздаешь в обеду, отец? — спросила она.

В ответ он молча кивнул головой и вышел из комнаты. Пять минут спустя он сидел с мистрисс Роден у нее в гостиной. Понимая, как трудно исподволь завести подобный разговор, он сразу приступил к делу.

— Марион говорила тебе, что этот молодой человек приедет сюда сегодня? — Она наклонила голову. — Дала ты ей какой-нибудь совет насчет того, что она должна отвечать?

— Она, мне кажется, не нуждалась в советах.

— Как может девушка не нуждаться в советах в таком важном деле?

— Это справедливо. А между тем, она в них не нуждалась.

— Говорила она тебе, — спросил он, — что она намерена делать?

— Да.

— Сказала, что хочет отказать?

— Да, таково было ее намерение.

— Объяснила, почему?

Он почти дрожал, предлагая этот вопрос.

— Да, объясняла.

— И ты с ней согласилась?

Прежде, чем ответить на этот последний вопрос, мистрисс Роден была вынуждена немного призадуматься. Когда ей приходила на ум та причина, самая важная, она, хотя и вполне признавала все ее значение, не в силах была сказать этого отцу девушки. Она сидела и смотрела на него, ища слов, в которых могла бы выразить свое полное сочувствие Марион, не вонзая ножа в сердце собеседника.

— Так ты с ней согласилась?

Было что-то ужасное в энергически и медленно выговоренных словах, когда он повторил свой вопрос.

— Вообще говоря, да, — сказала она. — Я думаю, что неравные браки редко бывают счастливы.

— И только? — спросил он.

Она снова замолчала, а он, наконец, предложил вопрос, который был для него так важен.

— Говорила она что-нибудь о своем здоровье, обсуждая с тобой все эти вопросы?

— Говорила, мистер Фай.

— А ты?

— Этого вопроса, друг мой, я коснуться не могла. Все, что говорилось, было сказано ею. Она так окончательно решилась, что никакие мои советы не могли оказать никакого действия. У иных людей сейчас видно, что соглашаетесь ли вы с ними, или нет, а переубедить их невозможно.

— Но мне ты можешь сказать, согласилась ли ты с нею. Да, я хорошо знаю, что о таком предмете трудно говорить перед отцом. Но есть вещи, о которых должно говорить, хотя бы сердце разрывалось. — После новой паузы он продолжал: — Как ты думаешь, действительно ли здоровье дочери требует, чтоб она лишала себя тех житейских наслаждений, которые Господь приуготовил созданиям своим? Есть ли в ее наружности, в настоящих условиях ее жизни что-нибудь, что заставляло бы тебя, ее друга, или меня, ее отца, обращаться с нею так, точно она уже обречена сойти в раннюю могилу? А именно это ты и делаешь.

— Нет, нет!

— Делаешь, друг мой, делаешь, при всей женственной мягкости твоего сердца. Тоже должен буду делать и я, если не заставлю себя сказать ей, что опасения ее тщетны. Говоря со мной, она сослалась на эту причину, а не на то, что не может полюбить этого человека. Не то ли же самое сказала она тебе?

— Тоже.

— А разве ты не соглашаешься с нею, не говоря ей, что ее фантазии не только суетны, но вредны? Неужели твое молчание не выражает согласия лучше всяких слов? Ответь мне, по крайней мере на это.

— Вы правы, — сказала она.

— Права ли ты в собственных глазах, заставляя ее считать себя обреченной? — Новое молчание. Что было ей сказать? — Знаешь ли, что в нашем скромном хозяйстве она делает все, что самая строгая экономия требовала бы от деятельной матери семейства? Она никогда не бывает праздной. Если она страдает, я этого не вижу, ест она, если не с особенным аппетитом, то в свое время. Держится она прямо, в походке незаметно слабости. Доктора она в глаза не видит. Если и ей, как другим, нужна перемена воздуха и обстановки, что скорей этого брака доставят ей эти удобства? Разве ты не слыхала, что для девушек слабого здоровья самый брак служит исцелением? Неужели мне велеть ей самой шить себе саван? Дело сводится к этому, если ей не скажут ни слова, чтоб разубедить ее в этом. Они все умерли на ее глазах, один за другим, во в данном случае один из членов семьи избежит общей доли. Я спрашивал людей знающих, говорят: «бывает». Но если она вообразит, что поражена, и она свалится. Не думаешь же ты, что я желаю этого брака, потому что претендент — лорд?

— О, нет, мистер Фай.

— Он увезет от меня дочь, но я буду знать, что она получила свою долю счастья на свете.

— Что ж вы хотите, чтоб я сделала?

— Ступай к ней, скажи ей, что она должна, с верой в Бога, предоставит свое здоровье в Его руки. Мысли ее, по большей части, посвящены Богу. Скажи ей, чтоб не искушала Его милосердия. Пусть поступает в этом случае, как велит ей природа и, если может любить этого человека, пусть отдастся его объятиям, предоставив остальное Господу. Я теперь пойду к ней, мы отобедаем вместе, а там я сейчас уйду. Когда увидишь меня проходящим мимо этого окна, пользуйся удобной минутой.

С этим он и оставил ее.