Марион Фай - Страница 138

138

Наконец, в самом конце июля, он получил письмо в котором его просили приехать в Пегвель-Бей.

«Мы так давно не видались, — писала она, — и, может быть, лучше, чтоб вы приехали сюда, чем я к вам. Доктор встревожен и уверяет, что так лучше. Но мой милый пожалеет меня, не правда ли? Когда я увидела слезу в ваших главах, его меня совсем уничтожило. Что женщина или даже мужчина плачет при каком-нибудь неожиданном, печальном известии, это естественно. Но кто же плачет о непоправимом? Обещайте мне, что склонитесь с благоговением, послушанием и любовью над десницей Божией, как бы тяжела она вам ни казалась».

Он не обещал ей этого, но положил, что если только это возможно, она не увидит слез.

— Ах, — сказала она, когда он сел возле нее на диване у открытого окна, выходившего на маленькую бухту, — положите вашу руку на мою и оставьте ее так. Знать, что вы со мной, чувствовать этот легкий ветерок, видеть вас, прикасаться к вам — полное счастие.

— Зачем вы так часто просили меня не приезжать?

— Зачем? Я знаю, зачем, милорд. — Это слово, в ее устах, звучало полунежно, полушутливо; теперь он перестал возмущаться против него.

— Отчего бы мне было не приехать, если это для вас радость.

— Теперь вы не должны сердиться.

— Я и не сержусь.

— Мы с вами все это пережили, мы лично… но как-то неприлично, чтоб вы приезжали сюда навещать бедную дочь квакера.

— Марион!

— Но это правда. В Парадиз-Роу мы все это пережили. Парадиз-Роу привык к вам, мне не было так тяжело. Но здесь… Они все наверно узнают, кто вы такой.

— Не все ли равно?

— Известие, что у Марион Фай есть поклонник, уже само по себе вызвало бы волнение в этом маленьком местечке, но когда этот поклонник — лорд!.. Неприятно, чтоб на вас смотрели как на диво.

— Глупости других не должны волновать ни вас, ни меня.

— Все это прекрасно, милый, но что ж делать, если волнуешься? Но я не буду волноваться, приезжайте. Когда я думала, что я еще вернусь в себе домой, то мне казалось, что мы, пожалуй, можем и избежать этих волнений. — В этих словах было что-то, чего он вынести не мог. Разве она не ясно выродила свое убеждение, что никогда более не возвратится в свой старый дом? Здесь, в этой самой комнате, поразить ее судьба и поразит скоро. Он встал, прошелся по комнате и остановился немного позади ее, так, чтоб она не могла видеть его лица.

— Не покидайте меня, — сказала она. — Я просила вас сидеть здесь и положить вашу руку на мою.

Он вернулся и, положив опять руку ей на колени, отвернул от нее лицо.

— Покоритесь, — сказала она. — Покоритесь. — Рука его дрожала, он покачал головой. — Соберитесь с духом и покоритесь.

— Не могу, — сказал он, вдруг поднявшись с места и поспешно выходя из комнаты. Он вышел на маленькую террасу, над морем. Но бегство ни к чему ему не послужило, он не в силах был ее оставить. Он вышел без шляпы и не мог стоять на солнце, на глазах у зевак.

— Я трус, — сказал он, возвращаясь к ней и садясь на прежнее место. — Сознаюсь в этом. Не будем более говорить об этом. Когда меня постигает горе, оно застает меня безоружным. Мелкие огорчения я, кажется, мог бы перенести. Если б это было все на свете, кроме этого, если б дело шло о моей жизни, прежде, чем она стала вашей, мне кажется, никто бы не мог сказать, что я испугался. Но теперь оказывается, что при истинном испытании, я не могу выдержать.

— Это в руках Божьих, милый.

— Да, это в руках Божьих. Есть что-то, без сомнения, что делает вас сильной духом, но слабой телом; тогда как я силен физически, но слабодушен. Но что мне в том пользы?

— О, лорд Гэмпстед, как бы я желала, чтоб вы никогда меня не видали.

— Вы не должны говорить этого, Марион, вы не должны этого думать. Я неблагодарный. Если б я мог все это снова пережить, я не уступил бы за всевозможные сокровища той доли вашей жизни, которая слилась с моею, хотя она была безгранично мала. Я покорюсь, о, голубка, покорюсь. Не говорите больше никогда, что жалеете, что узнали меня…

— Не за себя же, милый, не за себя же…

— И за меня не жалейте. Я постараюсь создать себе из этого радость, хотя сердце мое обливается кровью при мысли о вдовстве, которое ли него наступает. Я буду знать, что меня любила та, любовь которой была и будет для меня славой.

— Горячо любила, сокровище мое.

— Мне со временем будет казаться, точно будто, бродя когда-то, давно, по зеленым полям, я встретил чудного ангела из другого мира. Ангел остановился, заговорил со мной, прикрыл меня своими светящимися крыльями, излил на меня свой небесный свет, из уст его звучала небесная музыка и я подумал, что он останется со мной навеки. Но раздался трубный звук и он улетел от меня в свое родное небо. Удостоиться такого счастия, хотя бы на один час, достаточно для целой жизни человека. Я снесу свою ношу, несмотря на одиночество.

— Радость моя, зачем одиночество?

— Так будет лучше для меня. Свет, музыка, голубые крылья чище и ярче запечатлеваются у меня в памяти. О, если б это было! Но я покорюсь. Ничье ухо никогда более не услышит от меня ни одной жалобы. Даже ваше, моя голубка, моя родная, моя навеки.

Он упал перед ней на колени и спрятал лицо в складках ее платья, она молча перебирала его волосы.

— Вы уходите, — сказал он, поднявшись на ноги, — уходите туда, куда мне не пойте.

— Вы придете, придете ко мне.

— Вы уходите теперь скоро, я уверен, что вы вкусите невыразимых радостей. Я же не могу уйти, пока какой-нибудь случай мне не поможет. Если вам «там» дано будет видеть тех и думать о тех, кого вы здесь оставили, тогда, если мое сердце останется верным вашему, сохраните в вашем верность мне. Если я сумею это вообразить, если я сумею этому поверить, тогда это будет знаком, что ангел при мне.

138